| . |
|
- Такие вот дела… Что еще сказать? Пью. Надо как-то бороться, но пока, думаю, можно… Вот, доехал…
Помолчал. Паернь… нет, пацан. Никогда так не называл, а вот пришло слово, и все тут. Пацан – молодой, обаятельный – со взглядом… очень ЕГО взглядом: веселым, открытым – и оценивающим. Присмотришься – и уже не улыбка в глазах детская, а вопрос – чего, мол, ты стоишь? Свой – не свой? Или почудилось – на душе неспокойно, вот и видится всякое… Он – и не он. Пацан – худенький, наивноватый. Съехавший направо галстук! Съехавший направо галстук… Внимания что ли никто не обратил?.. - Живем… Каждый по-своему… Арчи одно говорит, Андрюха другое… С Тимкой вот помирились, с Машкой… С… - дышу! - спа… спасибо… Странно…странно… Будь, налью тебе немножко, хотя палевом несет… Так-то пацан! Шеф на репетициях всегда нас отодвигал – неужели,мол, пространство не чувствуете? Актер должен всегда чувствовать зрителя – близко чересчур нельзя, давит что-то, душно, далеко – нельзя, зрителя держать надо, атмосфера… Некуда отойти, а мало, душно, аж физически тяжело, в этих стенках нет актеру пространства, хочется вырваться, отойти! Выломать дверку, вздохнуть воздуху.. атмосферы! Предчувствие паники. Некуда! Некуда… Совсем некуда. Шаг назад – потеряешься… дышать. Успокоиться. Палёная водка! Передергивает. - Холодновато… Ты уж прости, что поздно, - это я еще маршрутку поймал… А так ведь – в первый раз в Зеленограде, с этими экспрессами, маршрутками заколебался… Хотя повезло…- усмехнулся. – Так бы еще стоял и стоял – влез внаглую в маршрутку. Забавно! Разговор как с больным, который лежит, ничего не видит, и все то ему надо рассказать, а у тебя вроде все как обычно, ничего такого. Тишина. Лают собаки вдалеке, ветер в березах, кузнечики. Кузнечики оглушают! Когда затихает голос, многозвучье тишины и покоя врывается в мозг, врывается – и разбивается на неслыханные ранее звуки. И самолеты. Невысоко летят, чертят по небу воздушные дороги, гордые птицы. Самолеты- наше всё, наше прекрасное далеко, наши дальние края, необъятная загадочная Россия, - Алтай, Байкал, Саяны, Карелия, Сибирь, Урал. Алтай. Самолеты – это счастье свободы и радость возвращения. Поезда – да, они здоровские, но даль, даль! она – самолеты. - Что про Байкал сказать? Сходил. Как сука последняя себя вел – убивать таких надо! Беспредел! Как же тебя с походниками не хватало, Сереги Матвеева, Машек, Палыча – и тебя. - Достали они меня, просто достали. Я 14… или 15-го отстал от всех, шел один по степи под палящим солнцем – тепловой удар, представляешь? – шел один, все думал: пошли все нахуй, с тобой и походниками буду ходить, и все. Шел и говорил. Про себя. Забавно – ухмылка, – через астрал, вот прям обращался, чуть не слово давал. Ну, достали они меня, хотя, небось, сам виноват. Такие вот дела, пацан. Холодно. Темно. В стекле – отсвет берез. Какое тихое местечко. Чуть не сказал «благодатное». Варя. Скривил губы в усмешке. Симеонов-Пищик. «Лошадь хороший зверь, лошадь продать можно». Сбегались, смотрели. На репетиции даже. Вот ведь ДАНО человеку, завидно немного, но больше – здОрово, сам повторяешь непроизвольно каждое движеньице, каждую дольку паузы проживаешь, каждую оценочку! Молодец! Как же здесь тесно, душно! Воздуха мало, воздуха, пространства, объема, атмосферы, задыхаешься, полней, полней, грудь! Как тесно в ребрах, хоть руками помочь. И плечи, плечи расправить бы. Комкает всего. - Я, наверно, всем уже надоел, а знаешь что? «После Чарышского дров нет!» Как на перевернутой байде орали: «Пацан, дай пять!!!». Типа крутые! И как за юбкой – с веслом?! А? Черт, как здорово было, а?! - И – спина, спина! – смех сквозь стиснутые зубы. Дышать! Алтай. Чарыш. Июль. Ровная вода, не опаздываем. Грузовая байда. Солнце высоко, но на реке – солнечная дорожка, от нас – до поворота реки, далеко-далеко! Чуть в сторону – и она в сторону. И яркая-яркая! В чистом небе – парит орел, над нами, толи просто уток высматривает, толи нас пасет, чтоб на его территории не браконьерничали. В Москве – работа, начальник-урод, подсидка и стук, а я здесь, вопреки всему, я- Кто-то, как бы ко мне не относились, любили, недолюбливали… Я – на Алтае, крае моей мечты! Меня наполняет восторг. Я «капитан», закрываю глаза, а картинка стоит! Дорожка, лодка и - спина! Спина, которую я … люблю, наверно! Спина друга. Надежная спина, широкая, стена-спина, «каменная», как говорят, но очень живая и дорогая! В ее небольшой сутулости, в ее одежде – столько счастья, неосознанного, беспричинного, очень человеческого восторга! – от солнца, от себя, от друзей, от МИРА!!! Закрываю глаза – и вижу ее, ЭТУ спину, вижу эту солнечную дорожку – Спина! - А, ну да, странно… К. со мной заговорила, нормально, не избегает… Знаешь, я не понимаю этот мир, блядская диалектика! Женала… Жизнь налаживается! – Усмешка. – Не понимаю! Спаси… Ну, в смысле, помо… спасибо, просто спасибо, сам понимаешь! Хм, помог! - И вообще, мы никогда так не СЛЫШАЛИ друг друга. Не слышали. Неужели для этого?... - Говорили об одной, вспомнилась другая. День рожденья. И – единственный – «Горько! Горько!». Отшутились – какое нафиг «Горько!»… хы-хы-хы. - Обновлю. Чтоб … ну, за зд… давай, пацан! Присел. Прикоснулся к земле. Песок. Все мы были маленькими, играли в песочнице, на море, на реке строили кучки, а их потом волной смывало, помните? Детский, наивный, податливый песок. Не этот. Будь просто земля, ничего, уж к чему, а к грязи мы, деревенские, привыкли, любим ее, землю, любим, за искренность, за чистоту, необманность любим. Этот песок – неживой. Не мертвый, нет. Просто как пространство – душный. Не природный какой-то. Вон березы – живые, кузнечики, небо, темнота, даже самолеты - более живые. Нудят пальцы левой руки. Помнят. Помнят, как будто только что касался, помнят! Горят! 2 метра канта – помнят! - Помнят! Рукой провел – и запомнил. Больше всего запомнил. Разное было, а вот это запомнил. И шаг, и неудобство – рубаха торчит. … - Ну, допиваем… и пора мне уже, пацан! Пацан. Слово-то какое, с пафосцой бандитской. Братаном еще б!... Это все галстук виноват, съехавший, и лицо худенькое еще, курс третий, наверно, когда все еще худенькие… Не тот медвежонок, неуклюжий и обаятельный, накачанный и сутуловатый. Костюмчик! Галстучек. На нашем-то главном нудисте в непередаваемого цвета полусемейниках-полушортах (это уж при максимуме приличий и уж точно не на природе!). - «Горько!». Эх, - Смешно. Зубы скрипят, начинает дергаться щека, не остановить теперь. Как передать чувство взаимопонимания?... Как будто идешь, полуслепой, палочкой-словом постукиваешь, и вдруг раз! Несешься в бездну взаимопонимания, неожиданно, резко, грудь перехватывает, будто падаешь в воздушную яму на самолете или прыгаешь с парашютом. Не просто понимание, а – полное, до такта, до порядка слов в фразе, бездонное и захватывающее, иначе и не скажешь. - Пока, пацан. Увидимся? Не пропадай, пожалуйста. Монетку, что ли, бросить? Шмыгнул кот. Нет, правда, котище! Собак я видел, бездомных, воют стремно так, а мне мимо них идти, черт! Тьфу, не черт… но плохо. Точняк, кот. Он. А я думал – детенок. Должен был появиться – или точь-в-точь или кому-то часть досталась, распределилось понемножку. - Слушай, а родителям сказать? Только не знаю как, я же их вообще не видел, в первый раз… И – кого? Их детского дома? Точь-в-точь или раньше: И им, и ему хорошо… Выдохнул. Сжал кулак – в землю. - Давай, пацан! *** Шурик. Александр Васильевич Федоринов. 29 апреля 1980 года – 13 августа 2004 года. В старой фотке со сбитым галстуком отражаются березы. Хорошее место – самолеты. Время плохое. *** Какой из меня атеист – если я верю, что он где-то здесь. Где? Не знаю. Иногда кажется, что вот, заглядывает за плечо, чуть-чуть повыше головы, и молчит, мол, вижу, но не скажу, сам решай, как жить, что делать. Иногда – как кусочек себя, души. Такая вот песчинка добра, попавшая в закрытую раковину моей опустошенной и угасающей души, песчинка, которой единственной (плюс, может быть, еще и Ей) дана ВОЗМОЖНОСТЬ хоть что-то стоящее собрать внутри меня. Иногда – как некую субстанцию, непременно возрожденную в ком-то или в совокупности кого-то. В ребенке, родившемся 13 августа 2004 года. В кладбищенском коте. Какой же из меня православный-то, с такими вот мыслями-то. Только вот… верить во Что-то, не из книг-учебников, я начал с его смертью. Смерть лучшего из нас сделала немного лучше самих нас. Может, не надолго, может – навсегда. Смерть потрясла. Парень, на которого я смотрел – и видел почтенного патриарха, сильного старика, душу семейства, много видавшего и мудрого, вокруг которого собираются внуки и правнуки, обнимая его и хватаясь за бороду, - этот парень с безусым лицом и сбитым набок галстуком глядит на меня с креста. Я знаю, таких, как я, как он, как большинство из нас, - таких много. Много было, много есть, много будет. И все же – верю. Во что я верю? Не знаю. Знаю, что верю. Диалектика. А что мы помним? Что-то НАШЕ. Смешное, грустное и понятное – только нам, бессмысленное и глупое для других. Это и есть он, толи наша память и опыт, толи душа, вселившаяся в кого-то, толи какая-то частица мировой души, наблюдающая за нами. Не исчез. Не зря жил. Встретимся, надеюсь. *** Хорошо, что я один на кладбище. Это и не удивительно – оно было закрыто, когда я приехал. Но я прошел. Ночь. Северное Зеленоградское. Загород, здесь нет ни машин, ни автобусов. Только 2 километра трассы до шоссе. Мне и не нужны машины. Мне нужно ДВИЖЕНИЕ! Ухожу в ночь. Я чувствую каждый метр асфальта, упругость шага, движение суставов, бегущую кровь. Я слышу тишину – целиком и каждую партию в этой симфонии. То, что мы привыкли считать тишиной, многоголосо. Я вижу темноту, вижу очертанье домов, свет фонарей, асфальт, колыханье трав. Я чувствую запах воздуха. Осязаю его, каждую молекулу воздуха. Экстаз жизни – движения, ощущения, дыхания! «Живой!» - плачу от счастья, «Я ЖИВОЙ!» - ору в душе. «Какая же фигня все мои проблемы, если я могу ходить, дышать, видеть, осязать!». «Я живой!». Волна восторга затопляет мозг, и это еще больше обостряет мои чувства. Бежать… Бежать. Бежать!!! Я мчусь, пружиня, отталкиваясь от асфальта, дыша ртом – побольше! Задыхаясь, а воздух густеет, обволакивая меня, останавливая, а я пробиваю эту преграду каждым шагом, каждым сантиметром тела, каждым метром шоссе. «Я ЖИВОЙ», - бьется, пульсирует, кричит!!! Я живой!!! Я живой! Я живой… Я жи… вой…. Жи… жив…. Живой…. Дыхалка ни к черту. *** Улыбнулся. *** Стоял на вокзале. Пьяный, напряженный, но счастливый. Уж если ты со мной, получай от меня свою долю счастья, ты куда лучше меня наслаждался Жизнью, с ее горестями и радостями, но теперь уж только так. Хотел ты этого, нет, но я лечусь стихами. Достал ручку и на обратной стороне роли – писал. Писал – плакал и смеялся. Писал. *** Есть?.. |
